Меч Господа нашего-2 [СИ] - Александр Афанасьев

Хамза добился своего — женщина открыла глаза, зрачки у нее плавали…

— Жива…

— О, Аллах.

— Заткнись. Давай, погрузим ее в машину. Бери ее…

Они взяли ее за руки — за ноги и забросили в фургон. Не связали. Потому что женщина против трех мужчин ничего не может. Тем более — женщина, которую сильно ударили по голове. Там было мало места, потому что было много какого-то оборудования, пользоваться которым они не умели, но думали, что оно стоит дорого.

— И что будем делать?

Снова где-то поблизости раздались выстрелы

— Надо сдать назад. Проедем другим путем.

— И как мы это сделаем? Смотри!

За их фургоном стояли другие машины.

— А вот как!

Шари вырвал у Джебаля автомат, пальнул по машине, которая стояла за ними — по центру лобового стекла, чтобы никого не задеть. Стекло лопнуло с противным звуком, водитель выскочил из машины с поднятыми руками.

— А ну, убирай свою телегу с дороги, сын шакала!!!

Им удалось сдать назад, использовав для этого тротуар. По нему они и поехали — задом вперед, не развернешься.

— Ну и долго мы так будем ехать? — мрачно осведомился Хамза

Шари остановил машину — слева был переулок, на вид относительно свободный. Только самосвал вдалеке стоял, да трупы лежали — видимо, тут перестрелка была какая-то. Но солдат не было видно.

Шари повернул руль.

— Клянусь Аллахом, брат, если ты не перестанешь болтать, то я отрежу тебе язык!

Джебаль сидел в кузове и смотрел на женщину, которая лежала на полу. Джебаль опасался, что она умрет и тогда ему ничего не достанется. Конечно, Хамза сказал, что она не умрет — но какой Хамза врач, а? А если умрет? Все ведь в руках Аллаха.

Нет, если Аллах что-то дает тебе, то надо это брать сразу. Ведь если ты это отвергаешь — поучается, ты отвергаешь дар самого Аллаха, верно?

Джебаль решил воспользоваться женщиной прямо сейчас, в дороге. Если она и умрет в дороге, он все равно успеет с живой. А с женщиной хорошо… может быть, Аллах даст ему богатство и он сможет купить себе женщину. Пусть даже и не здесь… например, в Сомали. Там черные… но там тоже женщины, верно?

Джебаль отложил автомат и начал снимать штаны.

Лобовое стекло фургона раскололось с омерзительным хрустом… такой бывает, когда выбиваешь стекло в машине, чтобы украсть магнитолу. Машину резко повело влево, она обо что-то ударилась и встала. Джебаль со спущенными штанами не удержался на ногах и больно ударился о торчащие детали аппаратуры.

— Снайпер!

Это крикнул Хамза.

Джебаль обернулся, подтягивая штаны, и увидел, что лобовое стекло забрызгано кровью напротив того места, где сидел Шари. На его глазах — в стекло ударила еще одна пуля, стекло удержалось — но в нем появилась дырка напротив места, где сидел Хамза, и тоже брызнуло красным. О, всемогущий Аллах!

Джебаль метнулся к двери, забыв автомат и со спущенными штанами. Дверь прокатилась на рельсах, открывая путь к свету, к свободе, он шагнул вперед, запутался в штанах, но упасть не успел. Пули из снайперской винтовки достали его — удар по левой руке и тут же — по шее, так, что все онемело. Оглушенный, Джебаль упал на асфальт и через минуту умер — со спущенными штанами…

Она пришла в себя в какой-то темноте… душной, черной, страшной. Было жарко… и почти нечем было дышать. Она пошевелилась… и обнаружила, что не связана. Но голова буквально раскалывалась… несколько лет назад она попала в аварию на Вашингтонской кольцевой… тогда было так же.

Нет, сейчас было хуже.

Она пошевелилась… и тут же поняла, что в комнате она не одна. Такое атавистическое чувство… оно включается в экстремальных ситуациях как резерв организма. Оно осталось с тех времен, когда предки человека жили в пещерах и не знали Аллаха — а самкам приходилось ждать самцов, которые ушли на охоту и защищать детей от саблезубых тигров. В пещерах было темно, и опасность нужно было не видеть — чувствовать.

— Здесь кто-то есть? — решилась спросить она…

Сначала была тишина. Потом кто-то выругался. На ее языке.

— Ты англичанка? — спросил голос

— Американка…

Снова ругательство

— Можно… свет.

— Здесь нет света. Сиди… пока я не решу, что делать… с тобой.

Алиссон замерла от ужаса. Современная эмансипированная женщина — она видела и пережила столько насилия за последние два дня, что при обещании нового насилия она только сжималась в комок.

— Дик… — она вспомнила — Дик…

Дик погиб

— Заткнись, сказал! Молчать!

Она не видела человека, который ее спас. Было слишком темно, а глаза болели и не могли адаптироваться к темноте. Она чувствовала дым, запах гари, сочащийся в комнату, и видела вспышки выстрелов в окнах…

— Я тебя не убью… — вдруг сказал ее спаситель, черный силуэт на темном фоне — нет, не убью…

— Премного… благодарна.

— Не благодари. Ты женщина.

— И что?

— Если я убью женщину, то буду таким, как эти.

Алиссон вдруг почувствовала радость от того, что она женщина. В США женщины старались быть похожими на мужчин, потому что мужчины, к сожалению все больше и больше походили на женщин. Это считалось нормальным, а обратное — считалось проявлением нетолерантности и сексизма, за это можно было получить повестку в суд. Но сейчас — Алиссон понимала, что она жива только потому, что кто-то проявил себя как мужчина и вытащил ее с улицы.

Приходили воспоминания. Скверные, с большой кровью, со страхом. Боевики… автомат… выстрелы… машина… автоматный приклад… вспышка.

Господи…

— Когда-то давно… — сказал ее спаситель — я думал о том, как убить побольше американцев. Я считал их врагами, потому что они напали на мою землю. Но теперь я вижу, что вы не враги. Вы просто дураки. Идиоты глобального масштаба.

Алиссон слушала, все больше и больше проникаясь этими бесхитростными и страшными словами.

— За эти два дня я убил сто семьдесят семь врагов. И что-то около полутора сотен убил мой напарник. Все они были врагами. Все то, что говорится… правда, справедливость… угнетение, равные возможности… толерантность… терпимость к инакомыслию, милосердие… все это плевка не стоит, леди. Есть мы, и есть они. Вот и все. Чем меньше будет их, тем больше останется в живых наших детей. Я знаю это.

Алиссон поежилась. Она не помнила, как она оказалась здесь, последнее, что она помнила, это фургон и то, как она получила прикладом по голове. Но так получилось, что ее, похоже, вытащили снайперы… и один из снайперов был в одной комнате с ней…

Она вспомнила дело «Вашингтонского снайпера» — от этого ее продрал мороз.

— Ты не против, если я… буду записывать?

Снайпер пожал плечами

— Пожалуйста…

В нем было что-то славянское. Русский?

Она попыталась начать съемку — но ничего не получилось, было слишком темно. Попыталась найти свой мобильник, там был диктофон — но не было и его.

— Господи… давай, просто поговорим.

— Давай.

Человек, который ее спас был подозрительно спокоен. Она не знала, как можно быть спокойным в такой ситуации — но это было так.

— Как тебя зовут?

— Горан. Мое имя Горан…

Серб!

— Ты серб?

— Да. Боснийский серб.

На улице послышался какой-то шум, снайпер насторожился, поднял винтовку. Ее глаза уже привыкли в темноте, винтовка на фоне окна была видна, точнее — был виден ее силуэт. Винтовка была короткой, уродливой, с наростом глушителя и коротким, изогнутым рогом магазина.[54] Это было приспособление для того, чтобы убивать людей и больше ничего.

— Ты здесь… ты наемник?

— Нет. Я солдат.

— Солдат египетской армии?

— Нет.

— Но какой же!?

— Ты не поймешь.

Алиссон, как и все американки — умела быстро перестраиваться.

— Хорошо, поговорим о чем-то другом. Ты здесь по доброй воле?

— Да. Я доброволец.

— Как ты попал сюда?

— Через Судан.

Отвлекшись, снайпер вдруг выстрелил. Дважды. Винтовка издала короткий, звенящий лязг, хлопок выстрела был ненамного громче. Алиссон вскрикнула

— Все. Думаю, какое-то время они сюда не сунутся. Сто семьдесят девять…

— Но они… люди.

— Нет, леди, они не люди. Это животные. Чтобы быть людьми — недостаточно просто иметь две руки, две ноги и голову

Снайпер помолчал

— Мое родное село в Боснии несколько раз переходило из рук в руки. Мусульмане убили многих… мой отец остался в живых и успел спасти нас… а вот моего дядю посадили на кол в центре села, на площади. Это сделали мусульмане, они сделали так потому, чтобы хотели, чтобы сербы ушли и больше никогда не возвращались. Они говорили нам этим — вот что ждет вас — если вы посмеете вернуться. Но мы вернулись. И если бы не ваша авиация и ваша гражданская позиция…